Колчаковщина

Отъезд большевиков к месту нового жительства, в коммуну (это около 30 километров от нашего села), заметно усилил позиции кулаков. Но все же примерно до марта жизнь в селе шла спокойно. Тревожные дни наступили с приближением к нашим местам войск «верховного правителя» — адмирала Колчака.

Коммунарам пришлось бросить только что полученное хозяйство. Их семьи — женщины и дети вернулись в село, разместились кто где смог — часть по своим старым домишкам, часть по домам своих родственников, а все мужчины вступили в Красную Армию.

Богатеи, разумеется, злорадствовали. Я помню, с какими насмешками они встретили возвращение семей коммунаров. И как только колчаковские войска вступили в село, начались издевательства белогвардейцев над беззащитными женщинами и детьми коммунаров.

Сельсовет был снова упразднен. Однако и на этот раз беднота не допустила к власти местных богатеев. Старостой был избран крестьянин Трофим Никифорович Старухин, человек, который не был ни кулаком, ни подкулачником. Как и С. Л. Стариков при учредилке, Трофим Никифорович всячески старался уклониться от выполнения многочисленных приказов белого командования. Однажды, когда белые потребовали мобилизации подвод для перевозки войск, а староста уклонился от выполнения этого распоряжения, белогвардейский офицер жестоко отхлестал его нагайкой.

Почти целый месяц село наше было ближайшим тылом белых. Крестьян замучили всякими поборами. Мобилизованные подводы угоняли за сотни километров, многие крестьяне возвращались пешком, лишившись своих лошадей, которые либо пали от истощения, либо были отняты белыми.

Мне вместе с другими крестьянами пришлось на своей лошади проехать вместе с наступающими белыми частями более 300 километров. Где-то уже на границе Оренбургской губернии белые приостановились. Среди солдат распространились слухи, что недалеко красные, которые всыпали передовым частям белых.

Начиналась распутица. Днем по проселочным дорогам измученные лошади с трудом тащили сани. Наконец, наши лошади да и мы, возчики, совершенно выбились из сил. Теперь мы были бесполезны для белых, и нас отпустили. С большим трудом мы пробирались обратно в свои края. Добрались до Воздвиженки, Троицкой волости, близ которой была коммуна «Луч». Белогвардейцы разгромили коммуну. Большой дом, в котором так недолго жили коммунары, зиял выбитыми окнами, хозяйственные постройки стояли с сорванными дверьми, инвентарь был разграблен или поломан.

Здесь крестьяне рассказали нам о чудовищной пытке, которой подвергли белые одного слепого старика.

Дело было так. Белые в спешке производили мобилизацию подвод. Фельдфебель стал стучать в дверь одного из домов. В избе в это время находился слепой старик, а его сын был на гумне. Пока старик добрался до сеней, пока снял засов, прошло несколько минут. Разъяренный фельдфебель ударил старика прикладом в грудь. Инстинктивно старик схватился за приклад и случайно нажал спуск, который, по-видимому, не был поставлен на предохранитель. Раздался выстрел, и фельдфебель упал мертвый. Пуля попала ему в грудь. Белогвардейцы набросились на слепого старика. Его били шомполами, секли нагайками. Потом посадили в повозку, руки прибили гвоздями к снарядному ящику, а сына заставили везти своего отца в таком положении до соседнего села. Там полумертвого старика повесили...

Этот рассказ произвел на нас очень тяжелое впечатление. И без того мы достаточно насмотрелись на зверства белогвардейского офицерства. Измученные физически и нравственно, мы кое-как дотащились до своего села. Село было забито белогвардейскими войсками. Был конец апреля. На несколько дней мы получили передышку, чтобы подкормить лошадей. Наступало время сева.

Как я узнал много лет спустя при просмотре архивов, именно в эти дни советские войска разгромили 4-й корпус белого генерала Бакича на р. Салмыш, севернее Оренбурга. Это было 26 апреля 1919 года. А через день части Южной группы Восточного фронта под командованием М. В. Фрунзе повели энергичное наступление на линии Бузулук — Бугуруслан. 28 апреля наша Туркестанская и V армии разбили две дивизии белых.

Белые снова объявили мобилизацию лошадей. Чтобы избавиться от мобилизации, мы спрятались с лошадьми в глубокий овраг, в двух километрах от села. Но белые, не найдя лошадей в селе, устроили на нас облаву по оврагам и полям. Снова нас мобилизовали с лошадьми и, приставив конвой, расставили в разных местах села, видимо, ожидая приказа о выступлении. Так мы стояли день, затем ночь и затем еще день.

В это время в селе было расположено два полка белых. Здесь они готовились дать серьезное сражение. Позицию они выбрали очень удобную. На южной окраине села у них были окопы, а за селом, на высокой горе, поставлены три орудия. На церковной колокольне был установлен пулемет.

С горы, где стояла батарея, вся местность до соседних сел Кузьминовки и Васильевки, откуда ожидалось наступление советских войск, была как на ладони. На этом участке не рос ни один кустик, и красным было бы трудно взять наше село прямой атакой.

В вечеру 1 мая в село со ст. Сарай-Гир прибыло пополнение: то был особый украинский полк имени Тараса Шевченко, сформированный белыми из украинских переселенцев в Сибири и на Алтае..

Атаман, которого можно было узнать по желтой кисти на папахе, ехал впереди полка на коне. На площади, недалеко от штаба одного из находившихся в селе полков, атаман остановил свой полк. Солдатам объявили, что здесь будет двухчасовой отдых. Они составили винтовки в козлы, и тут же большинство из них расположилось на отдых.

День клонился к вечеру. Вдруг в самом центре расположившегося на отдых полка раздалось несколько одиночных выстрелов. Вслед за этим солдаты повскакали, расхватали винтовки и в первую очередь прикончили атамана и еще нескольких офицеров. Офицеры другого полка, выбежавшие из помещения штаба, также были убиты, а полковник, когда его уже настигали солдаты, застрелился сам.

Часть белых пыталась оказать сопротивление. С соседней улицы раздались залпы, с колокольни застрочил пулемет... Но потом раздались крики «ура» и новые залпы со стороны восставших.

В момент восстания я со своей лошадью находился на горе, где были установлены орудия белых. Недалеко от этих орудий расположился небольшой отряд под командой молодого офицера. Я должен был возить этого офицера и его пожитки. Когда внизу, в селе, началась стрельба и крики, солдаты этого отряда поднялись, как один, и с криками «красные» побежали в сторону от села. Офицер молча бежал за ними, а я с подводой замыкал это бегство.

В это время из села прискакал верхом на лошади другой офицер — капитан. Он закричал, чтобы солдаты остановились и рассыпались в цепь. Но солдаты продолжали бежать. Тогда капитан начал жестоко хлестать солдат плеткой. Они остановились и по команде офицера рассыпались в цепь... Затем офицеры переговорили о чем-то между собой, снова подняли солдат и повели отряд по дороге в Сарай-Гир.

Обойдя село стороной, отряд с наступлением темноты вышел на сарай-гирскую дорогу.

По дороге в самом беспорядочном состоянии отступали белые. Собственно, это нельзя назвать и отступлением. Это было паническое бегство. Многие были без оружия, без обуви. Нас догнал и присоединился к отряду офицер, которого я видел раньше в селе: он квартировал недалеко от нашего дома. На нем не было сапог, и он бежал в одних носках.

Дорога была очень грязная. Лошадь едва тащила телегу. Поток солдат, без всякого намека на строй, двигался по дороге, обгоняя нас. Проехали два или три офицера верхом на лошадях. Больше я офицеров не видел.

Начало светать, когда мы дотащились до железнодорожной линии. До станции оставалось еще около двух километров. Мне, разумеется, не очень хотелось возить офицеров в то время, как наше село уже очищено от белых. К тому же я боялся, что белые, как это они часто практиковали, будут таскать меня за собой до тех пор, пока не падет лошадь. А ведь лошадь в индивидуальном хозяйстве — основное богатство крестьянина.

Я попытался избавиться от своего пассажира. Незаметно выдернул клинья, которыми задняя ось телеги крепится к дрогам. И в первой же ложбине, в которой была густая грязь, моя телега рассыпалась: ось выкатилась, и дроги упали на землю. Я рассчитывал, что офицер отпустит меня. Однако мои надежды не оправдались. Офицер приказал распрячь лошадь, а затем вскочил верхом и поехал к станции. Мне не оставалось ничего другого, как тащиться по грязи за офицером, который ехал на моей лошади.

Но вот и станция. Офицер слез с лошади и, приказав ждать его, вошел в вокзал. Я не стал ждать. Немедленно вскочил на коня, который точно понял, что надо скорее удирать, и пустился вскачь. Мне потребовалось 10–15 минут, чтобы наладить свою колесницу. Избегая дороги, по которой еще шли отдельные безоружные солдаты белой армии, я полями добрался до села.

Было уже около 10 часов утра. В селе не было ни белых, ни красных. На площади я насчитал 18 убитых белогвардейских офицеров. По дворам было оставлено много амуниции, патронов, оружия и другого военного имущества.

Подробности восстания, а также дальнейшие действия восставшего полка я узнал частью из рассказов очевидцев, а частью много лет спустя по архивным материалам.

Впоследствии этот полк именовался 210-м стрелковым имени Ленина полком, был включен сначала в состав особой бригады под командованием И. М. Плясункова, а потом в 24-ю Железную дивизию и вписал не одну славную страницу в историю борьбы против белогвардейцев.

2 мая в село вступил советский кавалерийский полк имени Степана Разина, под командованием А. Е. Карташова, входивший в состав бригады Каширина.

Советские части стояли у нас несколько дней. За эти дни из нашего села, а также из Васильевки, Воскресе-новки и других соседних сел в Красную Армию вступило около 200 добровольцев. Из них была создана в полку имени Степана Разина особая пластунская сотня.

Так крестьяне встретили Красную Армию.

г. Куйбышев, 1957 год

Ф.Г. Попов, член РКП(б) с 1920 года

 

 

 

 

  

НКВД-РККА