Иван Лещинский

О романе «В круге первом», его экранизации и современном значении

Недавняя шумиха вокруг сериала и бесконечные панегирики в адрес его создателей, а также укоренившееся представление об А.И. Солженицыне как великом писателе, властителе дум и т.п. совсем не отражается на популярности его книг, что само по себе странно.

Создается впечатление, что экранизацией романа попытались не восполнить пустоту, образовавшуюся между писателем и аудиторией и пробудить интерес к его творчеству, а лишь упрочить его статус как «столпа общества». В данной статье мы попытаемся доказать, что действительный смысл произведения не соответствует кинематографическому слепку и был искажен в угоду нынешним взглядам автора.

Прежде всего, необходимо отделять художественный дар писателя от идеологии, которую он исповедует. Гениальность автора в создании типичных для эпохи персонажей, емко выражающих характерные идеи, психологической достоверности их поступков, умении обозначить назревшие социальные проблемы и др. совсем не означает его состоятельности как мыслителя. Особенно заметно это у Толстого и Достоевского. Но у них из борьбы с мировоззрением победителем всегда выходил огромный литературный талант. Не всегда так у Солженицына.

Говоря общо, задатки писателя — творческая интуиция, жизненный опыт и способность к синтезу, — нужны ему для постановки вопросов. Художественные прозрения не способны указать решение сложнейших общественных проблем. Когда Достоевский устами Зосимы, Тихона и Мышкина пытается ответить, выходит крайне неубедительно, больше того — фальшиво, нехудожественно. А когда писатель пытается сказать свое слово в общественной борьбе, вторгаясь в чуждые ему сферы философии, социологии, истории, выходит явная ахинея, как у Бунина, Булгакова, Аверченко, Замятина, Белого. Точно также в области художественного творчества нет места публицистам и идеологам, если они не способны к достоверному отображению действительности. Вот что нужно помнить при подходе к произведениям А.И., особенно последним.

К счастью, роман «В круге первом» был написан тогда, когда Солженицын-оракул, диссидент, подвижник и т.д. еще не задавил Солженицына-писателя. Его художественные достоинства велики, как и его общественное значение. Нельзя не оценить и мужества автора — он единственный человек, которому удалось в то время написать столь полный портрет эпохи. В своей трактовке мотивов действий Сталина взгляд автора, по нашему мнению, оказался наиболее близким к истине. Но главное в этой книге, в противоположность сотням книг того времени, — в невозможности однозначной трактовки. Несмотря на попытки властей и масс-медиа навязать общественности строго определенные взгляды на давние события, всегда будут находиться личности, которым недостаточно прожеванной и полупереваренной «официальной точки зрения». Им смело можно рекомендовать данный роман. Но не его киноадаптацию. Речь не идет о полном пересмотре ключевых событий произведения, его фабулы. Но сумма недомолвок и небольших переделок привела как раз к тому, что сюжет «окостенел», лишился своей многозначности, а значит — стал более плоским и доступным в плохом смысле слова.

«Демократический век — век мещанства» — сказал Бердяев. И торжества мещанских идей, прибавили бы мы. Проще всего определить последние как средство поддержания существующего порядка вещей, status quo. Во все времена и при всех режимах находились «интеллигенты», не понимавшие разницы между отечеством и начальством, они же и были главной идеологической опорой для власти (Катков, Победоносцев, Авербах). Их, впрочем, часто также называли «пенкоснимателями» и «писателями в мундирах». Наше время не стало исключением, только ситуация немного усложнилась: некоторые писатели, когда-то действительно заслужившие статус интеллигентов, теперь недостойны даже называться писателями. Каждое явление нужно рассматривать в его развитии.

Какие идеи сейчас могут считаться наиболее благонадежными и высочайше одобренными? Экранизация знаменитого романа когда-то опального писателя выражает их в самом общем виде. Настойчиво проводятся идеи о якобы непрерывном развитии Советской республики после 1917 года, о сталинизме, полностью наследующем большевизму, антироссийском характере Революции, негативной роли евреев в российской истории и др. Большевики же, оказывается, были не элитой, а «отщепенцами».

Согласно этой концепции, в СССР не было никакой серьезной альтернативы победившей касте управленцев, а все оппозиции были вызваны не идейными разногласиями (их якобы и не было), а банальной борьбой за власть (еще конкретнее — за «кусок пирога»). Главная заслуга таких идеологов заключается в том, что детальное изучение и анализ фактов они заменяют поиском их «сокровенного смысла», т.е. попросту выстраивают цепочку независимых друг от друга событий, причиной которых явился «первородный грех» большевизма. В одну кучу валится и политика, и экономика — мистическим образом гражданская война связывается с коллективизацией, разгон учредилки — с репрессиями 30-х, а вынужденная монополия на власть единственной дееспособной партии — с Термидором и узурпацией власти Сталиным. Такая «мудрость» очень дешево стоит, потому что крепка лишь задним умом.

А главное — взывают не к разуму, а к эмоциям. Царя убили! — а в какой революции его не убивали?! (да еще такого выродка!). Пол-России немцам отдали! — можно подумать, что в случае победы белых (Антанта!) нам бы больше оставили; да и вернули-то через полгода, как большевики и рассчитывали…Кулаков гноили! — будто бы лучшую часть нации (под чьим руководством проходила коллективизация, что бы было, если бы ее не проводили вовсе — им все равно). Как ни скудны, как ни убоги подобные представления, они будут иметь место, пока их освящает cам А.И. Солженицын.

Сразу оговоримся, что удачными моментами, по нашему мнению, сериал обязан только сценарной первооснове – там, где она была соблюдена. Попробуем отметить те моменты, где автор сознательно от нее отступил.

В первой же серии вместо замечательно верного суждения Нержина о судьбе русской революции, напомню:

«Для математика в истории 17 года нет ничего неожиданного. Ведь тангенс при девяноста градусах, взмыв к бесконечности, тут же и рушится в пропасть минус бесконечности. Так и Россия, впервые взлетев к невиданной свободе, сейчас же и тут же оборвалась в худшую из тираний.

Это и никому не удавалось с одного раза».

— нам показывают какие-то подростковые вирши. Конечно, такая мысль несвоевременна, недостаточно благонамеренна, кого-то может заставить задуматься на неблагопристойные темы и т.п. Но как ее исправили, т.е. как нейтрализовали ее действие?

Как-то по-мещански. Ведь образ тот же, а нота звучит фальшиво. Не хочет новый Солженицын состязаться со старым на поприще мысли. Мы думаем, что и не может.

Экранный Абакумов, увы, не выдерживает никакой критики. Идиотская реплика по телефону с требованием расстрела (в присутствии посторонних лиц), извинения перед зэком (!) Бобыниным и торопливое крещение перед И.В. Сталиным вызывают лишь чувство стыда у человека, знакомого с романом. Отчего потребовалось так вульгаризовать его образ?

Неясно назначение эпизода, в котором генсек читает ленинское Завещание вслух. Возможно, цель просветительская. Тогда почему прочитана лишь характеристика Сталина? Где слова о Троцком, Бухарине, Пятакове? Ведь очень многие люди всерьез полагают, что они враги народа и проч.

По той же причине, что и в случае с записками Нержина.

Нельзя обывателю давать повода задуматься — пусть он лучше никогда не узнает о подлинной трагедии соратников Ленина и их героической борьбе с «могильщиками революции». Пусть лучше в сознании держатся мифы.

Потому и нет в сериале троцкиста Абрамсона. Вместе с Рубиным они в романе представляют нам совсем иное мировоззрение, иные идеалы, безусловно враждебные автору, но показанные им без тени пристрастия. Сейчас, видимо, их правда, их видение оказались не соответствующими новому конструктивному (как считает Солженицын) периоду российской истории, попросту опасными.

О Рубине нужно говорить отдельно. Рубин и Сологдин занимают важнейшее место в системе образов романа. Для Нержина они являются двумя идейными полюсами, каждый из которых в равной степени и притягивает, и отталкивает его. Но, в противоположность им обоим, мировоззрение героя не застыло, а лишь формируется, и они пытаются направить его в нужное русло. Разумеется, их отношения далеки от идиллических.

Поражает в романе то, c каким мастерством Солженицын выводит их споры, ни разу не выдав своих симпатий. Для читателя это означает, что он сам должен склониться к той или иной из взаимоисключающих точек зрения. Поэтому чрезвычайно важно было сохранить и в экранизации такой паритет.

В сериале же идеолог грубо оттолкнул писателя. Пухлый помятый бородач в сравнении с гордым элегантным красавцем выглядит смешно не только внешне. После чтения книги возмущает именно навязываемая симпатия к Сологдину. Наблюдается отчетливая корреляция между нынешними взглядами автора и персонажа.

Между тем, в этих взглядах мало симпатичного.

Сологдин воображает себя рыцарем. Собственно рыцарских качеств у него маловато, поэтому он выпячивает свое дворянское происхождение(«вот идет граф Сологдин»). Большевиков от сталинистов он не отличает и идет на тех и других «с закрытым забралом». Неоспорима строгость его нравственных требований к себе и окружающим. На рандеву с Еминой он, видимо, тоже был с «закрытым забралом». Мечта о миллионе в молодости также слабо согласуется с рыцарством. Широкая натура. Народ для него — «тупая чернь» и постоянно нуждается в острастке. В ожесточенном споре с Рубиным он выкрикнул, что в случае войны он был бы не на нашей стороне. Язык Предельной Ясности, Правило Последних Вершков, девять ошарий — все, что преподносится нам как основы его миросозерцания, — есть лишь ширма, без которой его идеи будут выглядеть намного более жутко. В том-то и вина авторов адаптации, что незнакомый с текстом человек не сможет правильно определиться с симпатиями.

Об Иннокентии Володине. Роскошь «советских буржуа» показана уж слишком кричаще и выглядит отталкивающе по сравнению с жизнью простых трудящихся. Впечатление верное, но любопытно, как А.И. относится к в стократ большим контрастам в наше время. Старый Солженицын наверняка счел бы это признаком неверного пути, и, думаем, свернул бы свои идеалы демократии, либерализации и надклассовой свободы. И неминуемо попал бы в опалу, доказав преемственность литературной традиции и подтвердив свой статус. Что мы видим? Нужно окончательно забронзоветь, чтобы не видеть, что никакого «прыжка в царство свободы» и достатка не произошло и Россия отброшена назад, в отсталый полуколониальный капитализм, а реформы вот уже почти 20 лет не приводят к росту благосостояния большей части населения. Впрочем, возможно, Солженицына нельзя обвинить лично. В конце концов и Горький не нашел в себе мужества отказаться от почестей людей, обуздавших и опошливших великую Революцию.

Чего уж там говорить о Солженицыне. Все-таки не тот масштаб. То время по сравнению с нашим родило куда больше выдающихся личностей. Возможно, это вина поколения. Но только надо сказать прямо, что прошлые заслуги не дают индульгенции. И Плеханов только до революции считался марксистом. Солженицын прошел войну, отсидел в лагерях и имел мужество ярко и талантливо написать о том, что волновало миллионы людей. Его заслуги в прошлом — нелегкий духовный труд, борьба с болезнью, поединок с властью. Нынешний Солженицын чисто по-мещански принимает подношения из рук президента, имеет статус «национального достояния» и издает публицистические книжонки, от которых за версту несет идеологией графа Уварова. Так вот не надо считать его теперешние пошехонские идеалы прямо вытекающими из его жизненного пути. Одним интеллигентом меньше — одним мещанином больше.

Нет смысла далее перечислять изъяны картины. Основной изъян, увы, в ее сценаристе.

Именно он попытался выветрить из сценария критический дух книги. Быть может, в статье мы слишком мало посвятили внимания собственно эстетической оценке. Но подлинное искусство, в конце концов, имеет и общественное значение. Сила настоящего искусства — в его связи с жизнью и в способности влиять на мировоззрение, изменять его. Роман «В круге первом», надеемся, сохранит эти признаки, несмотря на смерть Солженицына как писателя.